"Дочку после рождения я еще не видел": исповедь раненого херсонского партизана, сдававшего ВСУ россиян

Алексей — 23-летний житель поселка Широкая Балка Станиславской громады на освобожденной Херсонщине. С начала полномасштабной войны Алексей вместе с братом партизанил. За это время россияне несколько раз жестоко избивали его до состояния, когда он едва ходил, угрожали убийством, прострелили ему ногу. "Телеграфу" Алексей рассказал свою историю, но говорит, что о некоторых вещах предпочел бы забыть.

"Росгвардия не воевала на передовой, она воевала с людьми"

– Когда началась война, мы с братом решили, что нужно помогать армии, – рассказывает Алексей. — Военкоматы не могли принять всех, а у меня еще и была определенная травма. Но нужно было что-то делать. Сначала мы охотились на колонны россиян за территорией нашей громады. Они ездили в обход, поэтому мы искали россиян в полях, делали фотографии, корректировали огонь.

Россияне пытались пробиться в Николаев. А мы передавали туда всю информацию для наших военных. Таким образом, много их техники просто не смогло дойти до города, сгорело. Поэтому россияне начали искать другую дорогу, уже через нашу громаду. Они ее практически захватили. На четвертый день оккупации они приехали забирать меня и брата. С нами еще был наш 18-летний друг.

Кто-то из коллаборантов сделал на нас донос. Нас забрали и устроили допрос. Спрашивали, на кого мы работаем, давали ли нам оружие, как мы связываемся с ВСУ. Но мы знали, чего ожидать, и заранее проговорили все возможные ответы. Потом нас повезли в Херсонскую ОГА, на первых порах они всех туда возили. Там нас хотели расстрелять, но что-то пошло не так. Нас отпустили.

Просто они не смогли ничего узнать, у нас еще и не было военного прошлого. Очень боялся за брата — у него во всю спину татуировка герба Украины и на руке — строфы из украинского гимна. Но нам повезло, что они подняли футболку и куртку только до половины и ничего не увидели. Нас отпустили, но под наблюдение. Сказали, что будут приезжать и проверять, дома ли мы.

В оккупации было такое, о чем и вспоминать не хочется. Они издевались над стариками, даже над 80-летним дедушкой! Если он говорил то, что думает, то получал прикладом в лицо. Или могли бросить его на всю ночь в холодный окоп, чтобы "подумал над своим поведением".

Издевались над детьми. Например, брали парня, ему 16 лет, надевали на голову шлем и били металлическим табуретом, пока он не потеряет сознание. Часто это делали на виду у родителей. У них нет ничего человеческого.

Кошмарила Росгвардия. Они не воевали на передовой, воевали с людьми. Они были первыми, кто бежал, когда происходило что-то совсем близко. Чем дальше, тем более жестокие группы приезжали. Были из "ДНР", но там 80% с промытыми мозгами. Небольшой процент был тех, кого собрали по остановкам чуть ли не в тапочках, они не шли воевать. Но как только они решались идти сдаваться в плен, какая-нибудь "крыса" их сдавала и в тот же день их расстреливали свои же.

Женщин у нас не насиловали только потому, что нашлись такие, которые не были против взять их всех на себя. У нас даже свадьбы здесь были, наши женщины потом шли к ним в окоп. Они потом и уехали со своими россиянами.

"Наши воины отрабатывали четко по тем местам, которые мы давали"

– Мы тем временем искали пути, как сделать так, чтобы оккупанты горели в аду, но самим не попасть в их руки, — продолжает партизан. — Мы — семья фермеров, у нас есть поля, техника. Все места в полях, где у россиян были позиции, артиллерия, мы находили, фотографировали и отправляли нашим. Мы делали вид, что идем работать в поле. Могли наткнуться прямо на их позиции, но начинали валять дурака. Они в ответ угрожали, что начнут стрелять. Но мы все равно продолжали собирать информацию.

Это происходило в течение шести месяцев, пока наши ребята не разбили многие их позиции артиллерией. В селе все время действовала и другая группа. Они тоже искали места дислокации россиян — где те прячут технику в селе, БК (боекомплект. — Ред.). Отправлять информацию было тяжело, потому что были проблемы со связью. Сначала еще работал украинский Интернет, потом оккупанты это все отключили. А на российском Интернете было страшно что-то делать.

Приходилось искать места, где есть наш Интернет. И делали мы это по ночам, преимущественно в Станиславе. Это было очень опасно, поэтому мы пытались собрать побольше информации и сразу отправить ее. Наши воины потом отрабатывали по позициям россиян, четко по тем местам, которые мы давали. Уничтожили много БК, пехоты. Работали минометами, HIMARS.

Как только наши по ним отрабатывали, сразу приезжала Росгвардия, чтобы запугивать всех, кто был призывного возраста. Даже тех, кому было по 16-17 лет. Они забирали их и привозили в подвал школы в Станиславе. Устраивали допросы. Они проходили просто: россияне пили за столом, потом кому-то в голову что-то стукнет, он берет металлическую табуретку, которой можно бить, и идет допрашивать какого-нибудь парня. О нас с братом не знал почти никто, и это спасало. Но когда мы попадали на допросы с нашими местными, то они кивали на нас. Но выбить из нас россияне ничего не могли. Если кто-то прокалывался, его увозили сразу в Херсон, и никто не знал, куда именно. Если ты выдерживал все издевательства, то они отпускали. Но нужно было приходить к ним и отмечаться каждое утро, что ты на месте.

Когда последний раз сильно накрыли село, мы поняли, что снова придут нас забирать, и решили ночью уходить из села к нашим Страшно было за маму, ей приходилось видеть, как нас избивали.

Мы обсудили дорогу, взяли обычный старый прибор ночного видения и пошли. Когда нам оставался с километр до позиций наших ребят в поле, мы наткнулись на российский пункт наблюдения. Мы их не видели, они сидели в блиндаже. Когда мы подползли, из блиндажа вылез российский солдат с тепловизором. Крикнул нам: лежать. Они по рации передали своим, что поймали нас. Пока лежали, их солдат сделал первый выстрел над головами, а второй мне в ногу.

С нами на тот момент уже не было ничего, кроме пустых телефонов с фото наших детей.

Они приказали ползти к ним. Начали нас бить, издеваться. Затем пришел их командир, спросил, почему мы здесь и почему ночью. Мы ему ответили, что мы хотим к своим семьям. Что через Васильевку не пускают. Начали рассказывать им ложь, которую подготовили заранее. Командир сказал своим солдатам принести жгут, потому что у меня открылось сильное кровотечение. Я перетянул ногу жгутом, попросил две дощечки и зафиксировал кое-как ногу. Они закинули меня на носилки и понесли к себе на позиции.

Брата сразу отвели в сторону и привязали к дереву. Начали бить палкой. Раздался выстрел. Меня сказали: мы застрелили брата твоего. А я говорю: нет, я слышу его голос. Снова выстрел. Я сделал вид, что мне грустно, хотя слышал голос брата, которого избивали. Командир снова спросил: куда вы шли. Я рассказал ту же историю. Он снова к брату. Через полчаса вернулся и говорит: у меня тоже есть семья, поэтому ты уедешь, документы потом получишь. Приехал КамАЗ и забрал меня, а брата — отдельно. Меня отвезли к ним в госпиталь в Широкую Балку. Брата забрала Росгвардия, допрашивали сутки. Он настаивал на одном и том же.

Снова повезло ему с татуировками, они не снимали полностью одежду. Наверное, нам свыше кто постоянно помогал, какие-то высшие силы. Если бы увидели герб, брат домой не вернулся бы. Через сутки его, всего синего, отпустили домой пешком. Там таких ребят еще полсела было. Россияне все хотели узнать, кто их бомбит, кто корректирует. У нас всех всегда была отговорка, что наши видят их через спутник.

"Россияне убегали на чем могли, воровали тракторы, прицепы"

– Через неделю после того, как брата отпустили, россияне начали выезжать из села, — вспоминает Алексей. — Основной состав, Росгвардия, ФСБ. Они оставили нашу громаду. Но тогда еще не переправлялись на левый берег. Убегали на чем могли, потому что не было техники. Они воровали тракторы, прицепы. Кухонные ножи, семейные украшения… Жаль, что нельзя было это снимать.

Месяц я пролежал в больнице. Мою ногу собирали в кучу. Затем в больницу пришли орки и приказали, чтобы все выписались. Я вернулся домой, но мы уже ничем не могли помочь нашим: я с поломанной ногой, брата никуда не выпускают. Поэтому мы просто ждали месяц. А потом зашли наши, 28-я бригада. Мы даже поначалу не понимали, что это действительно произошло. По привычке удаляли все с телефона, а чтобы говорить с родными, забирались на крышу.

На третий день, когда наше село деоккупировали, приехал генерал Марченко (руководитель обороны Николаева — генерал Дмитрий Марченко. — Ред.). Он забрал меня, мы объехали всех остальных ребят, участвовавших в сопротивлении. А потом он меня привез в больницу Николаева, взял лечение мое полностью на себя. Мне очень неловко, я ведь не служил, а мне такой подарок.

На этой неделе у меня будет операция. Врачи говорят, что прошло слишком много времени. Они из чего смогли сделали аппарат Елизарова. Ногу спасли, хотя в ней много осколков, кости все раздроблены, не срастаются. Поэтому хотят вставить имплант. Отец, когда меня увидел, впервые в жизни разрыдался.

У меня есть дочь, она родилась уже после февраля, есть жена, которую я отправил на свободную Украину. Я еще не видел дочь, русский мир "освободил" меня от этой возможности. Но я скоро приеду, надеюсь, увижу ее.

А так, всего, что мне нужно, добьюсь сам. Меня так воспитывали. Я не привык ко вниманию, мне стыдно брать и стыдно просить. Мне главное — встать на ноги.