Ода к Радову

Новая книга главного джанки русской современной прозы собрана из журнальных и газетных публикаций, а также из неизданных произведений, найденных архивах.

При жизни Радова называли мастером рассказа, ярчайшим прозаиком конца XX века, "русским Берроузом", после смерти его впору называть прозеванным гением: Радов так и не получил ни 1-й престижной литературной премии, а изданные его книги могут сойти за букинистическую редкость. Писатель умер 3 года назад на Гоа в возрасте 47 лет, оставив после себя дюжину романов и историю жизни, достойную отдельного произведения. Радов родился в московской писательской семье, отец – публицист, мать – поэтесса Римма Казакова, в 16 лет написал 1-й роман. Затем Литературный институт, столичная творческая тусовка, ранний брак с Анной Герасимовой (певицей и издателем обэриутов, лидером группы "Умка и броневичок") и такой же ранний развод, 2-й брак, смерть 2-й жены, 3-й брак, трагичнейшая смерть третьей жены, статьи для "Птюча" и "Playboy" - над всем этим безумием к тому же постоянно висел наркотический угар, или, как выразился сам писатель, "пожизненное удовольствие".

История Радова при ближайшем рассмотрении и, правда, похожа на историю американского писателя Уильяма Берроуза – джанки эпохи битников и коммунистические наркоманы "макового корпуса", "общество контроля" и дышащий на ладан Советский Союз, психоделические трипы в марокканском Танжере и таблеточные приключения московских задворках, в конце концов, потеря любимой женщины.

Однако усекать значение Радова для русской литературы до уже обозначенного клише "русский Берроуз" малодушно.За героической химической бравадой видна та самая пресловутая самобытная суть, способная спустить читателя в унитаз бытового ада, провести за руку по выпуклой реальности и поднять до божественных высот.

Радова можно назвать печальным певцом конца перестройки и начала новой России, однако, в отличие от многих других рефлексирующих на тему слома эпохи писателей, Радов мыслит куда менее занудно. В рассказе "Царь добр" читателю предлагается конспект фантастической антиутопии – китайцы заселили Дальний Восток и Сибирь, финны захватили весь север Европы, в том числе Петербург, Кавказ занял юг, американцы ассимилировались с арабами, образовав беспрецедентный политический блок – все довольны.

А вот Россия осталась не у дел в лице засевшего в Кремле президента, угрожающего в случае чего взорвать всех и себя водородной бомбой. Мировое сообщество предлагает президенту перевезти Россию на Марс: "Но вы нам не нужны! Вы не нужны нашей планете, вы не нужны никому! Просто так получилось — вы же видите?.. Лично я против вас ничего не имею, да и никто, наверное. (…) Земля — наш дом, и отныне мы хотим жить в мире и согласии. Ну, а для России как таковой… просто не нашлось места! Извините, конечно, но что мы можем сделать?!".

Так, Россия, бессовестно сданная президентом-дезертиром, обретает свою вторую родину, «небесную Россию», о которой, по словам госсекретаря США, испокон веков мечтали все русские. Жизнь в Новой Стране, расположившейся на Марсе под воздушным куполом, сурова и безрадостна, ключ к выживанию – наладившееся производство водки.

Люди, не нашедшие себя в новых инопланетных условиях, романтичные и сентиментальные, уходят без скафандров в безвоздушное пространство и становятся призраками. Остальным остается выпивать и уповать. Образ Родины, большой и неуместной, рифмуется с размышлениями героев на тему жертвы, героического поступка. В рассказе "Молчание – знак согласия" Неизвестный Солдат, не спешащий прощаться с жизнью, размышляет: "Я, наверное, уйду к немцам. Все уже ясно с этой войной. Я изучал немецкий в школе. И вообще, я — казак. Я очень устал, и мне грустно". А в рассказе "Ребенок для Ольги Степановны" женщина, потерявшая ноги, спасая малютку от поезда, жалуется восторженному школьнику, снимая с себя одежду: "Я спасла… Меня бы кто спас! Жаль…".

Здесь же автор представляет секс как героическое жертвоприношение, а потерю невинности как потерю свободы. В сборнике "Мандустра" из рассказа в рассказ кочует Женщина, – гипнотизирующий котяра, моржиха из зоопарка, кукла для сексуального удовлетворения, девушка на 1 ночь – бессловесное глупое существо. Радовские порочные мальчики теряют над собой контроль, вызванивая своих "семиабортных Ев" в телефонных будках, выгоняя их этим же вечером после секса, чтобы не дай бог не полюбить. Писателя здесь интересует понятие потаенного разврата, святотатства, понятие запретного и чудовищного.

Расправившись с темой Родины, Женщины и настоящего разврата, Радов в своих маленьких рассказах также легко и иронично распарывает и другие непростые и тяжеловесные понятия – воздаяние, смерть, апокалипсис, Бог. Кажется, для этого писателя нет больших и маленьких тем, все имеет свою "мандустру", эстетическую суть, все достойно внимания.

Сам автор признавался, что для него литература - второстепенное дело, только метод и образ мышления, возможность задать религиозный или философский вопрос, на который, разумеется, совсем не обязательно отвечать. Важнее всего уличать на манер бога в окружающем суть, спасать вещи, а не душу, ощущать 2-х вещей.

"Мандустра — благодать, одинаково присутствующая во всем. Если здесь дерьмо, то она есть его дерьмистость, если там верх, то она — верховность, если тут убийство, то она есть сам принцип его существования в мире и не-мире. Она есть эстетическая подоснова, а эстетичны даже хаос, ужас, мерзость и мрак. И скука, и случайное, и то, на что можно наплевать. Если ты бабушка или слесарь с одной рукой, или красивый парень, живущий в бывшей советской стране, и ты идешь по искореженной льдом весны хмурой многолюдной улице, и дух агрессии окружает твою лысую голову, и вонь бьет в твои сопливые ноздри, заставляя жмуриться дебильным раскосым глазом, ты — счастлив. Поскольку это — реальность, эта улица — одна, здесь, сейчас, в этом льду, в этой вони, в этом совершенстве, которое нарушит любое вторжение, но приведет его к новому совершенству, ты — счастлив. Но ты не знаешь этого, и ты счастлив вдвойне".

Если Егор Радов по праву и займет место большого писателя в современной литературной иерархии, то неминуемо обзаведется клеймом – "психоделист", "постмодернист", "писатель в соавторстве с героином", несмотря на то, что и первое, и второе, и третье в своем роде есть лишь литературное негостеприимство. Но ведь можно считать Егора Радова просто гением, тем более он сам совершенно серьезно об этом говорил.

Фото : exlibris.ng.ru