Часто слышу, что Кремль не нападет. Такое же было перед аннексией Крыма - Павел Казарин

Помню, как в августе 2016-го уехал в Приазовье. Одна машина, трое пассажиров и багажник, забиты так, чтобы перебыть внезапную зиму.

В Мелекино Донецкой области мы приехали поздно. Быстро поселились в частном доме и в сумерках пошли на пляж. Теплое море, не остывший еще песок, вино и сыр. Единственное, что смущало – надвигался дождь. Он был неизбежен – его предвещал грохот грома. Смущало, пока мы не взглянули на небо. Звезды были как на ладони, ни одного облака. Это был не гром, это была канонада. Чуть дальше к востоку.

В Мелекино чувствовалась война. Покинутые санатории донецких предприятий зияли пустыми окнами. Те из них, что выстроились на первой линии, понемногу засыпали песком. Местные бабушки не любили камеры. Следовало достать фотоаппарат – сразу просили скрыть. Мол, когда снимают – может что-нибудь произойти. "Давно уже ничего не было, вот и не нужно".

Мелекино отрезвляло.

Война всегда рядом. До нее – шесть часов на поезде или десять на машине. Все наше комфортное существование здесь возможно только потому, что его остановили там. На линии населенных пунктов, названия которых мы слышим в армейских сообщениях. Мы не чувствуем ее благодаря тем, кто ежедневно ее чувствует.

Я помню февраль 2014-го. Вязкое чувство растерянности. Я прекрасно помню это чувство – когда привычный мир переворачивается. Когда друзья выключают телефоны, чтобы включить на материке. Там, где между ними и полуостровом уже есть тонкая зеленая линия из людей в украинских военных костюмах.

Я перестал что-то планировать несколько лет назад. Горизонт планирования сократился до полугода. Даже это хороший оптимизм – в 2014-м я не пытался заглядывать дальше, чем на неделю. Хотя мой крымский сценарий был снисходительно комфортен по сравнению с тем, что ожидал моих друзей из Донецка.

Мне скажут, что это невроз. Отголосок пережитого. Что это психотравма, мешающая делать выводы и ранжировать риски. И я, наверное, с этим соглашусь. Соглашусь – как только кончится война. Но пока она продолжается – вопрос о том, кто здесь носитель нормы, остается открытым.

Мы напоминаем себе людей, которые пережили автокатастрофу и убеждают всех, что нужно пристегиваться. Утверждающие, что ремень безопасности – не прихоть и не излишество. Что помятая одежда – не такая уж большая цена за собственную безопасность. И привыкаем слышать в ответ: "Хватит пугать".

Я часто слышу, что, мол, Кремль не нападет. Что он уже взял, что мог. Дошел туда, куда разрешили. Что воевать теперь он будет совсем иначе – и нет никакого смысла думать о повторении 2014-го. И в этот момент у меня дежавю. Ибо что-то подобное я слышал и накануне аннексии. "Невыгодно". "Не отважатся". "Мировой порядок". Слышал – и повторял. А потом были русские флаги на здании крымского здания Совмина.

Война продолжается даже если вы этого не хотите. Она продолжается, даже если вы решите засыпать шанцы. Она останется рядом независимо от того, вспоминает о ней ваш любимый политик или нет.

От вас зависит только то, будет ли он это делать. Потому что речь идет о повестке дня, на которую влияют избиратели, замеряют социологи и реагируют политики. От вас зависит то, как ваш лидер будет оценивать риски. И если войны не существует для вашего кумира, то, по идее, для вас ее тоже не существует. Как не было ее для меня 25 февраля 2014 года.

И мне теперь от нее никуда не уйти – как, впрочем, и вам. Война никуда не исчезнет, не растворится, не уходит в небытие. Как бы мы ни голосовали на выборах и кто бы ни возглавил страну – она все равно будет рядом. Потому что шесть часов на поезде. Или десять – на машине.

Это совсем рядом.